9 признаков пограничного расстройства личности: разбор с⦁психотерапевтом

Фраза «У меня ПРЛ» легализует любое деструктивное или инфантильное поведение, да и сами психотерапевты зачастую неосознанно инвалидизируют своих клиентов, попадая в тиски страха и потребности спасать таких людей.

Далее я объясню почему, а сейчас предлагаю зафиксировать тот факт, что ПРЛ — это просто характер со своими особенностями и проявлениями, как и любой другой тип личности, присущий любому человеку. Поэтому давайте посмотрим на критерии ПРЛ, а также на мифы и реальности об этом характере, столь драматизированным в психотерапии.

Основная причина формирования ПРЛ — это болезненный, травматичный опыт из детства. И я говорю не об условно «холодной» матери или замкнутом отце. Травмой является любая форма насилия (сексуальное, физическое, эмоциональное) и/или ситуация, в которой ребенка покинули в тяжелых условиях и одиночестве. И в ответ на непереносимые для детской психики переживания происходит определенная психофизиологическая адаптация, которая является абсолютно нормальной для противоестественных, ненормальных условий. ПРЛ во многом про посттравматический стресс, но отнюдь не про психиатрические нарушения.

Итак, основные критерии пограничного расстройства личности.

Что это означает? Так, на вопрос психотерапевта: «Опишите, пожалуйста, свой характер» клиент замыкается и начинает обрывочно говорить поверхностными словами: «Я злой», «Я добрый», но описать себя в деталях не может. Интеллект здесь, к слову, ни при чем. Невозможность себя охарактеризовать объясняется тем, что мозг ребенка в ситуации длящейся травмы для собственного психического выживания блокирует острые эмоциональные реакции, и они перестают причинять боль, а рядом с зоной эмоций находится зона самосознания, которая так же захватывается и подавляется. Поэтому и пропадает ощущение себя. Это физиологическое объяснение.

Есть и второе — психологическое. Ребенок воспринимает собственную личность как причину отношения взрослых. Насилие формирует бессознательную фантазию о заслуженности жестокого обращения родителя, что порождает крайне острую ненависть к себе. На эмоциональном уровне эта агрессия переходит в замороженность самовосприятия и переживается как «Я настолько отвратительный, что меня просто быть не должно», поэтому никакие характеристики характера не вписываются в картину себя.

Многие терапевты боятся расстраивать клиентов с ПРЛ, поэтому избегают конфронтировать с фантазией людей о никчемности и больше потакают идее их эмоциональной слабости. На самом деле ненависть к себе — это естественная реакция на насилие, в котором ребенок нашел в себе силы выжить. А значит, силы на устойчивость есть.

Спустя пару лет терапии клиент найдет в себе ресурсы сказать: «Я сложная личность, я разный, такой-то… и такой …». И слова эти прозвучат с тяжелой горечью. Но именно она окажется признаком способности о себе горевать. Заморозка восприятия травмы также порождает нереалистичное восприятие реальности, как будто жизнь — это сон, демо-версия, и скоро настанет пробуждение. С одной стороны, у человека перед глазами постоянно маячат осколки воспоминаний, но с другой — психика не в состоянии их переработать, поэтому жизнь проходит как будто в двух параллельных вселенных. Помочь человеку начать проживать реальность в моменте можно, только проработав травму и посттравматический стресс.

В дружбе или любовных отношениях человек с ПРЛ постоянно занят проверкой надежности этой связи. Усталость другого, временное нежелание общаться, отъезд, даже сон вызывают сильную тревогу и мгновенное желание атаковать и сбежать. Основная причина подобных эмоций кроется не просто в ощущении себя никчемным, а в бессознательной потребности прикрепиться к «спасателю».

В ответ на непереносимую реальность у ребенка возникает фантазия о существовании человека, способного избавить от страданий и подарить исцеляющие прошлый опыт отношения. Этот идеальный персонаж окажется самым ласковым и добрым, он будет лишен негативных черт и при этом возьмет на себя функцию родителя с границами, подарит и взрослую, и любовную заботу. Явит собой все качества в одном.

Другой, не менее важный компонент страха перед отвержением — отвращение к самому себе в детстве. Люди с ПРЛ со смехом рассказывают об опыте насилия, защищаясь от стыда за беспомощность голливудской улыбкой. И требуется действительно кропотливая работа по погружению в стыд и осознавание масштаба нанесенного не по собственной воле урона, который причинили самые близкие люди.

Постепенно клиент сталкивается с пониманием того, как сильно он ненавидит ребенка, который будто бы оказался слабым и никчемным и не смог справиться с деструктивными действиями взрослых.

Поэтому в точке отрыва от поддерживающей фигуры или при безопасном расхождении человек резко остается наедине с ощущением беспомощности и начинает испытывать сильную тревогу, которая воспринимается как «навсегда».

Кстати, о «спасательстве». Им промышляют люди, склонные неосознанно делить себя на «хорошие» и «плохие» части, отсекая все то, что не вписывается в образ «хорошего человека». И для поддержания идеальной картинки себя им требуется «плохой партнер», с которым они смогут ощущать себя нужными и опекать эмоционально беспомощного другого. Люди с ПРЛ отлично соединяются со «спасателями». И эта связь все больше инвалидизирует «плохого», усиливая в человеке с ПРЛ склонность проваливаться в фантазию о собственной никчемности.

Эта же сцепка крайне опасна и в терапии: психотерапевт может поверить в неспособность клиента быть самостоятельным и раствориться в его бесконечных жалобах и страданиях. На самом деле проработка фантазии о спасении достаточно быстро позволяет принять прошлое с фактом насилия и ту реальность, которую уже не изменить. А это открывает ресурс для полноценной эмоциональной заботы о самом себе, опоры на собственные силы в трудные периоды жизни, да и просто возможности не растворяться в партнере, сохраняя собственную зрелость и автономность.

Подобные качели основаны на механизме примитивной (в смысле первобытной, простой) адаптации к жизненной ситуации в детстве. В семьях людей с ПРЛ периоды жестокости сменяются ровными спокойными моментами. И ребенок не получает опыта стабильных отношений, в которых родители одновременно и хорошие, и не очень, а сталкивается либо с ненавистью в свой адрес, либо с равнодушием, которое детской психикой интерпретируется как нечто идеальное.

Поэтому во взрослом возрасте у таких людей действительно расщепленное восприятие других: недостатки партнера, его промахи, ошибки мгновенно вызывают ощущение катастрофы и предательства. В остальных моментах личность другого максимально идеализируется, будто бы в ней нет никаких изъянов. Эта особенность хорошо прорабатывается в терапии через взаимодействие клиента и психотерапевта, когда терапевт благодаря способности выдерживать сильные эмоции клиента помогает ему постепенно стабилизировать восприятие себя (терапевта) как человека с недостатками и достоинствами, которые в совокупности существуют воедино и не мешают построению стабильных отношений.

Опасность кроется в тех, кто склонен к злополучному «спасательству»: такие люди неосознанно начинают вести себя провокационно в ожидании вспышек ярости партнера с ПРЛ, чтобы иметь возможность обсуждать эти вспышки, анализировать их и демонстрировать ему его же эмоциональную инвалидность. В психотерапии подобное тоже возможно.

Если человек субботним вечером сталкивается с грустью или в ссоре переживает гнев, то вместо того, чтобы просто прожить эмоциональное состояние как нечто нормальное и адекватное ситуации, он пытается «сбросить» эмоцию через мгновенное действие. У этой особенности есть несколько причин. Прежде всего — отсутствие в детстве взрослых, которые через эмпатию отзеркаливали и стабилизировали переживания ребенка. Взрослые скорее расшатывали и уничижали.

Также в ответ на травматичные ситуации у ребенка формируется защитное восприятие собственных болевых эмоций как признака слабости и никчемности. На терапии, если спросить такого клиента, что означает для него факт грусти или обиды, то первым делом человек почувствует, что эти эмоции являются симптомом ущербности.

Эмоциональное поведение человека с ПРЛ — это скорее страх страха, нежели действительно обостренное проживание ситуаций. Но это не значит, что такие люди не способны отдавать себе отчет в собственных действиях; на задворках сознания у них всегда присутствует абсолютно адекватное наблюдающее эго, которое полностью осознает происходящие эмоциональные бури. Дело в том, что лишения детства создают фантазию о том, что вселенная-таки осталась должна и пострадавший человек — обреченная на веки жертва.

В итоге оказывается, что все вокруг обязаны, и при более тонком анализе становится очевидно, что за внешней беспомощностью скрывается агрессивное ожидание того, что «мне позволено все, а окружающие обязаны понимать и прощать». Так что, помимо эмоционально-фиксированной работы, направленной на формирование умения выдерживать эмоции, очень важно помочь распознать человеку требование ко вселенной (то есть к людям вокруг) вернуть должок за порушенное детство. Которое уже случилось, и никакие возрасты не перепишут реальность. Отвечать за себя нужно самому.

И эта особенность создает иллюзию того, что люди с ПРЛ неадекватны или крайне несчастны. На самом деле у суицидальности есть ряд причин, которые скрывают под собой достаточно оптимистичные возможности. Нежелание жить оказывается обратной стороной мощной воли к переменам, когда в ответ на страдания у ребенка формируется надежда на существование иного мира без невыносимых страданий. Человек несет эту фантазию на протяжении жизни, но в какой-то момент, когда чувство одиночества или гнева пересиливает, дверь в иное измерение открывается, и тогда возможен импульсивный суицид. Который на самом деле является несогласием с текущим положением вещей.

Когда вначале терапии клиент делится суицидальными фантазиями или намерениями, то, как ни странно, я никогда не пытаюсь его отговорить. Человеку важно иметь надежду на избавление, контроль, поэтому все попытки переубедить вызывают в ответ еще большую настроенность сделать по-своему.

К этой же проблеме можно отнести и парасуицид, а именно аутодеструктивное поведение — самопорезы, самоприжигания. Во-первых, это способ проживания негативных эмоций, в том числе и чувства вины за происходящие в жизни негативные эпизоды. Парасуицид является продолжением агрессии на себя, особенно в моменты, когда человек ощущает себя покинутым, никому не нужным, проходит через период расставания. Порезы, ожоги, боль позволяют хоть как-то наказать себя. Во-вторых, аутодеструктивное поведение помогает справиться с ощущением пустоты. В моменты нанесения ран мозг выделяет в кровь эндорфины, и человек достаточно быстро ощущает приступ эйфории. Негативные мысли, фантазии, склонность растворяться в ненавистных ощущениях по отношению к себе — это такой же способ наносить себе раны. Клиенты с ПРЛ действительно кайфуют, рассказывая о себе негативно.

Я уже написала про эмоциональные качели, но в контексте проверки границ и неумения воспринимать эмоции адекватно. Аффективные вспышки сопряжены еще и с нарушенным природным механизмом «бей и беги», с помощью которого в психологически здоровом состоянии мы реагируем на опасность.

Ребенок же в ситуации насилия не может дать взрослому отпор, спастись морально или физически. Поэтому он замирает (в психологии это состояние называется диссоциация — эмоциональное отключение от реальности). Личности с ПРЛ во взрослом возрасте как раз слабо в моменте реагируют на эмоциональную опасность, например, если близкий человек обижает, унижает, даже если просто ведет себя не очень хорошо.

В терапии, погружаясь в это замирание, человек постепенно вспоминает, как замораживался в детстве в моменты насилия. Зато в спокойные периоды людям с ПРЛ необходимо выплескивать тревогу и накопленную злость, поэтому постоянно находится повод для агрессии и ссор.

Это ощущение одиночества отличается от состояния, когда не с кем поговорить, и переживается достаточно страшно, буквально как полная заброшенность человека, который во вселенной один. И похоже оно на эпизод из фильма «Ванильное небо», когда Том Круз оказался посреди Таймс Сквер совсем один.

В этом состоянии начинается сильная паника, и люди совершают импульсивные действия, бегут из дома в бар в поисках случайных связей или просто напрашиваются в гости к друзьям. Присутствие рядом других, сам факт общения хоть как-то «отзеркаливает» существование человека, подтверждает, что он есть. При этом как только коммуникация заканчивается, состояние заброшенности возвращается опять. Она часто проявляется на выходных или праздниках, в отпуске, когда человек оказывается без дел.

Но нет такой эмоции, как «заброшенность». Ощущение пустоты связано с влиянием неосознанной фантазии о собственной никчемности, с большим количеством агрессии на себя. В ситуации наступления одиночества (я имею в виду просто состояние без физического присутствия людей) человек начинает растворяться в ощущении бессмысленности себя и вместо самоподдержки еще и интуитивно усиливает это негативное переживание, чтобы стало побольней.

Предполагалось, к примеру, что у Тони — главного героя сериала «Клан Сопрано» — как раз ПРЛ. Важно сразу определить, что проявления жестокости, антисоциальное поведение свойственны людям с проявлениями злокачественного нарциссизма. При ПРЛ человек склонен к вспыльчивости, но в тех ситуациях, когда сталкивается с тем, будто (или же на самом деле) его не понимают и отвергают. Умысла причинить вред в этих вспышках ярости нет.

Как я писала выше, люди с ПРЛ склонны выбирать партнеров с комплексом спасателя, которые неосознанно нуждаются в «плохом партнере» и скрыто подтачивают своих неустойчивых избранников на проявления худших черт. Например, мужчина будет скрыто провоцировать свою женщину на истерику, а потом через молчание во время ее приступа ярости насладится собственным триумфом в сравнении с неадекватным поведением подруги. Естественно, которое в дальнейшем станет поводом для анализа ее неадекватности.

Кстати, во время яростных истерик человек с ПРЛ может наброситься на партнера с кулаками, но он не станет бить в болезненные точки. Будет кричать, стучать, будто звать на помощь и пытаться докричаться до другого. Такие проявления сами по себе деструктивны, я лишь подчеркнула отсутствие умысла в действиях таких людей. В своей практике не могу сказать, что сталкивалась с опасным проявлением агрессии у клиентов с ПРЛ. Аффективные вспышки и острые эмоции, которые могут захватывать человека надолго, — да, но без подлости.

Отношения с пограничной личностью в литературе представлены как нечто нездоровое. Думаю, в этих описаниях также сквозит потребность инвалидизировать людей с ПРЛ. Как психотерапевт скажу, что основной внутриличностный конфликт пограничной личности — это ситуация «уйти нельзя остаться», и запятую в ней поставить негде. В чем она проявляется?

С одной стороны, человек нуждается в крайне сильном слиянии с партнером. Некоторые мои клиенты делились фантазией о желании залезть мне под кожу, буквально стать мной или стать эмбрионом внутри меня. Просто общения «я-ты» не хватает, требуется безграничное и бесполое «мы». Но слияние предполагает удушье, и на следующим этапе происходит попытка вырваться из симбиоза и восстановить чувство свободы. Люди, пребывая в тесных симбиотических отношениях, так и говорят: «Хочу быть свободным».

Но свобода — это никчемность и одиночество, поэтому за попытками вырваться следует еще более тесное соединение. Именно этот внутриличностный конфликт создает хаотичное поведение от идеального медового месяца к деструктивным конфликтам. Эмоциональная неустойчивость, тревога перед привязанностью — лишь инструменты для реализации этой глубокой бессознательной особенности. Только добравшись до этого конфликта, можно помочь человеку обрести стабильность.

Самое главное, что пограничное расстройство личности не является противопоказанием для абсолютно адекватной социальной личной жизни. Это просто характер, внутри которого существует ряд особенностей, которые заметно нарушают благополучие, адаптацию, но не делают обычную жизнь невозможной.